Неточные совпадения
— Ты говоришь
Могучий Ланковского. Это лошадь хорошая, и я советую тебе купить, — сказал Яшвин, взглянув на мрачное лицо товарища. — У него вислозадина, но
ноги и голова — желать лучше нельзя.
За ним, в некотором расстоянии, рысью мчалась тройка белых лошадей. От серебряной сбруи ее летели белые искры. Лошади топали беззвучно, широкий экипаж катился неслышно; было странно видеть, что лошади перебирают двенадцатью
ногами, потому что казалось — экипаж царя скользил по воздуху, оторванный от земли
могучим криком восторга.
Уже смеркалось, когда явился веселый, румяный Фроленков и с ним трое мужиков: один — тоже высокий, широколобый, рыжий, на деревянной
ноге, с палочкой в мохнатой лапе, суровое, носатое лицо окружено аккуратно подстриженной бородой, глаза спрятаны под густыми бровями, на его
могучей фигуре синий кафтан; другой — пониже ростом, лысый, седобородый, курносый, в полукафтанье на вате, в сапогах из какой-то негнущейся кожи, точно из кровельного железа.
Из особенной, мною сперва не замеченной, конюшни вывели Павлина.
Могучий темно-гнедой конь так и взвился всеми
ногами на воздух. Ситников даже голову отвернул и зажмурился.
— А кому начать? — спросил он слегка изменившимся голосом у Дикого-Барина, который все продолжал стоять неподвижно посередине комнаты, широко расставив толстые
ноги и почти по локоть засунув
могучие руки в карманы шаровар.
Вековые дубы,
могучие кедры, черная береза, клен, аралия, ель, тополь, граб, пихта, лиственница и тис росли здесь в живописном беспорядке. Что-то особенное было в этом лесу. Внизу, под деревьями, царил полумрак. Дерсу шел медленно и, по обыкновению, внимательно смотрел себе под
ноги. Вдруг он остановился и, не спуская глаз с какого-то предмета, стал снимать котомку, положил на землю ружье и сошки, бросил топор, затем лег на землю ничком и начал кого-то о чем-то просить.
Небесными кругами украшают
Подписчики в палатах потолки
Высокие; в простенках узких пишут,
Утеху глаз, лазоревы цветы
Меж травами зелеными; а турьи
Могучие и жилистые
ногиНа притолках дверных, припечных турах,
Подножиях прямых столбов, на коих
Покоится тяжелых матиц груз.
Чернея сквозь ночной туман,
С поднятой гордо головою,
Надменно выпрямив свой стан,
Куда-то кажет вдаль рукою
С коня
могучий великан;
А конь, притянутый уздою,
Поднялся вверх с передних
ног,
Чтоб всадник дальше видеть мог.
Какие этой порой бывают ночи прелестные, нельзя рассказать тому, кто не видал их или, видевши, не чувствовал крепкого,
могучего и обаятельного их влияния. В эти ночи, когда под
ногою хрустит беленькая слюда, раскинутая по черным талинам, нельзя размышлять ни о грозном часе последнего расчета с жизнью, ни о ловком обходе подводных камней моря житейского. Даже сама досужая старушка-нужда забывается легким сном, и не слышно ее ворчливых соображений насчет завтрашнего дня.
Их было три: золотисто-рыжая чистокровная кобыла с сухой, оскалистой мордой, черными глазами навыкате, с оленьими
ногами, немного поджарая, но красивая и горячая как огонь — для Марьи Николаевны;
могучий, широкий, несколько тяжелый конь, вороной, без отмет — для Санина; третья лошадь назначалась груму.
Он подвинул левую
ногу, голова его ушла в плечи, и, когда толстяк-придворный последним торопливо исчез в кулисе, Гамлет, с середины сцены, одним
могучим прыжком перелетел на подножие трона.
Гулкий шум мягкими неровными ударами толкался в стёкла, как бы желая выдавить их и налиться в комнату. Евсей поднялся на
ноги, вопросительно и тревожно глядя на Векова, а тот издали протянул руку к окну, должно быть, опасаясь, чтобы его не увидали с улицы, открыл форточку, отскочил в сторону, и в ту же секунду широкий поток звуков ворвался, окружил шпионов, толкнулся в дверь, отворил её и поплыл по коридору, властный, ликующий,
могучий.
— О, ирония жизни!.. Какая страшная ирония!.. — воскликнул Миклаков. — Вот вам и
могучая воля человека! Все мы Прометеи [Прометей — мифологический герой, титан, похитивший у богов огонь и прикованный за это Зевсом к скале.], скованные нуждой по рукам и по
ногам!
Он понуждал рукой
могучейКоня, приталкивал
ногой,
И влек за ним аркан летучий
Младого пленника <с> собой.
Гирей приближился — веревкой
Был связан русский, чуть живой.
Черкес спрыгнул, — рукою ловкой
Разрезывал канат; — но он
Лежал на камне — смертный сон
Летал над юной головою… //....................
Черкесы скачут уж — как раз
Сокрылись за горой крутою;
Уроком бьет полночный час.
Но в это же самое мгновение, может быть именно потому, что мы выдали себя своим шепотом и дрожью, за тесовой перегородкой, где была изба и откуда при разговоре о свечке отзывалась жена Селивана кто-то выбежал и сцепился с тем, кто тихо подкрадывался к нашей двери, и они вдвоем начали ломиться; дверь за рещала, и к нашим
ногам полетели стол, скамья и чемоданы, которыми заставилась тетушка, а в самой распахнувшейся двери появилось лицо Борисушки, за шею которого держались
могучие руки Селивана…
Он был среднего роста, широкий в плечах и еще более широкий к тазу, с короткими, толстыми и кривыми, как корни
могучего дерева,
ногами, длиннорукий и сгорбленный, как большая, сильная обезьяна.
— Проходи, Сашок, вот тебе подручный, — говорил хозяин, потирая руки и любовно оглядывая
могучую фигуру нового пекаря. Тот молча шагнул вперед, протянул мне длинную руку с богатырски широкой кистью; мы поздоровались; он сел на скамью, вытянул вперед
ноги, посмотрел на них и сказал хозяину...
В сосновом лесу было торжественно, как в храме;
могучие, стройные стволы стояли, точно колонны, поддерживая тяжёлый свод тёмной зелени. Тёплый, густой запах смолы наполнял воздух, под
ногами тихо хрустела хвоя. Впереди, позади, с боков — всюду стояли красноватые сосны, и лишь кое-где у корней их сквозь пласт хвои пробивалась какая-то бледная зелень. В тишине и молчании двое людей медленно бродили среди этой безмолвной жизни, свёртывая то вправо, то влево пред деревьями, заграждавшими путь.
Эта выходка была совершенно неожиданна. Козлиный голосок остяка так смешно подражал
могучим окрикам Якова, все это в общем представляло столь жалкую и смешную пародию, что его благородие расхохотался. За его благородием захохотала вся «поверка». Смеялся старичок-помощник, моргая подслеповатыми глазками, грохотал толстяк офицер, сотрясаясь тучными телесами, хихикала тюремная крыса, улыбка шевелила длинные усы Михеича, смеялись в бороду солдаты, вытянувшись в струнку и держа ружья к
ноге…
— Поднимут мужика, поставят на
ноги, а он опять валится. Так и отлежались. Отец мой помер от побоев-то, а дядя — Корнеем звали,
могучий был мужик — навсегда здоровья лишился и тоже недолго прожил — года два али три. Оба они были из главных водителей, им больше других и попало.
— А вы думаете, что я испугаюсь? — вскрикнул я дерзко и гордо, невзвидев света от своей горячки, задыхаясь от волнения и закрасневшись так, что слезы обожгли мне щеки. — А вот увидите! — И, схватившись за холку Танкреда, я стал
ногой в стремя, прежде чем успели сделать малейшее движение, чтоб удержать меня; но в этот миг Танкред взвился на дыбы, взметнул головой, одним
могучим скачком вырвался из рук остолбеневших конюхов и полетел как вихрь, только все ахнули да вскрикнули.
Старик просыпается не в духе. Нахмуренный и суровый, он сердито крякает и глядит исподлобья на Яшу, который подпер своим
могучим плечом под грудь быка и, слегка приподняв его, старается распутать ему
ногу.
Грубая, громадная и
могучая жизнь непрерывно делает свою слепую, жестокую работу, а где-то далеко внизу, в ее
ногах, копошится бессильная медицина, устанавливая свои гигиенические и терапевтические «нормы».
Ничего, что лицо было закрыто. Ее не столько занимало лицо, как общий вид, новизна этого человека. Грудь у него была широкая,
могучая, руки красивые, тонкие, а мускулистые стройные
ноги были гораздо красивее и мужественнее, чем две «кулдышки» Савелия. Даже сравнивать было невозможно.
Перед воеводой молча он стоит.
Голову потупил, сумрачно глядит.
С плеч
могучих сняли бархатный кафтан,
Кровь струится тихо из широких ран,
Скован по рукам он, скован по
ногам…
— Вы знаете, я когда-то была восточной царевной. Царь-солнце взял меня в плен и сделал рабыней. Я познала блаженную муку насильнических ласк и бича… Какой он жестокий был, мой царь! Какой жестокий, какой
могучий! Я ползала у ступеней его ложа и целовала его
ноги. А он ругался надо мною, хлестал бичом по телу. Мучительно ласкал и потом отталкивал
ногою. И евнухи уводили меня, опозоренную и блаженную. С тех пор я полюбила солнце… и рабство.
Он бежит, бежит, видит свою скалу, хватается за ее кремнистые ребра, хочет влезть в свою расщелину, но чья-то страшно
могучая рука срывает его за
ноги вниз и ставит на землю, а незримый голос грозно говорит ему...
Через два вагона вперед вдруг как будто кто-то крякнул от сильного удара в спину, и с удалым вскриком в тьму рванулись буйно-веселящие «Сени». Звуки крутились, свивались с уханьями и присвистами; в
могучих мужских голосах, как быстрая змейка, бился частый, дробный, серебристо-стеклянный звон, — кто-то аккомпанировал на стакане. Притоптывали
ноги, и песня бешено-веселым вихрем неслась навстречу суровому ветру.
Схватывает он змея своими
могучими руками прямо под голову, жмет ее изо всей силы, наливаются кровью глаза чудовища, и вдруг струя алой крови как фонтаном брызжет из пасти и жало смертоносное упадает к
ногам Якова Потаповича.
Он делает усилие, отрывает Селинову от
ног своих, как отрывают плющ, въевшийся годами в
могучий дуб, перебрасывает ее себе на плечо и, сказав Антону, чтобы он шел в дом через отворенную калитку, уносит свою добычу.
Лишь только Владимир вслед за пастором и его домочадцами спустил
ногу с моста на берег и взгляд его сошелся с наблюдательным взглядом князя Вадбольского, как почувствовал, что его схватили за руку
могучею рукою.
Бессмертье, тихий, светлый брег;
Наш путь — к нему стремленье.
Покойся, кто свой кончил бег!
Вы, странники, терпенье!
Блажен, кого постигнул бой!
Пусть долго, с жизнью хилой,
Старик трепещущей
ногойВлачится над могилой;
Сын брани мигом ношу в прах
С
могучих плеч свергает
И, бодр, на молнийных крылах
В мир лучший улетает.
Сведут его, ловкого прыгуна, в церковь — отдадут «в срачице» двум каким-нибудь здоровенным инокам «под мантии»; те его ангельски прикроют с головою воскрылиями мантий, а под этим мантейным приосенением сдавят
могучими железными руками «за природный шивороток невороченной кожи» и повлекут к
ногам настоятеля…
За несколько строк пред сим мы оставили
могучего фарбовановского пана спящим на ковре у
ног своей сельской нимфы. Оставим их и еще в этом положении, изящнее и поэтичнее которого, кажется, не было в его своеобразной, безалаберной и невесть чему подобной жизни. Пусть они, как малороссы говорят, «отпочнут» здесь сладко до зари того дня, который омрачил их счастье и спокойствие и в чашу любовных утех пана выжал каплю горького омега.